Армагеддон был вчера - Страница 60

Тем не менее, на тумбе сияла новеньким глянцем самоклейка-«пылесос» со злобной рожицей, перечеркнутой стилизованной щеткой. Была она явно свежей – я свои «пылесосы» больше месяца не обновлял, дома пыли скопилось…

Пока Идочка прибрать не изволила.

От нечего делать я стал изучать корешки книг с верхней полки. «Армянский фольклор», «Мифы и легенды папуасов киваи»… хорошенькое дельце!.. «Курдские сказки и предания», «Легенды народов Камчатки»… кошмар… пришел чукча к полынье студеной, стал он кликать золотую нерпу!.. «Фольклор дунганцев», «Абадзинские сказания»… Остальное пиршество духа было плоть от плоти и кровь от крови. В мою душу закралось подозрение, что старый приятель, мифологический библиотекарь Аполлодор, был из местных – отлично бы смотрелся во-он там, поверх былин ногайских, тамильских и… и… ну да, старик ведь честно предупреждал меня – библиотекаря Аполлодора дает для начала, для разминки, так сказать!

Название «Двадцать три Насреддина» меня доконало окончательно.

Впрочем, если я собирался обрести душевное равновесие, перебравшись в другую комнату, то это уж дудки, господа хорошие! Там книги окончательно оккупировали жизненное пространство: карабкаясь по стеллажам, нагло развалившись на крышке старенького пианино, затевая мышиную возню по углам, прямо на полу, они громоздились Эверестами и неодобрительно косились на меня: эт-то, мол, кто такой?

Тоже псих? – или гнать его, умника родимого, в три шеи, к тете Эре и ласковым архарам?!

Да свой я, свой!

Книги не верили.

Я сел за стол и пригорюнился. По всей столешнице передо мной были разбросаны тонкие обрезки провода, в оплетке самых разных цветов. Синие, красные, желтые… даже рябенькие, махровая сирень в алую крапинку. Намотанные на дощечку, скрученные тугими колечками, просто навалом; еще имелась дюжина плетенок – так дети делают самодельные авторучки, оплетая стерженек «спиралью» или «квадратиком». Сам в детстве сопливом баловался. Машинально я взял пять проводков и стал мастерить из них красоту нетленную. Фол, правда, велел ничего без нужды не трогать… а, ну его, хвостатого! Играться скоро надоело, и я забросил красоту в угол, прямо к двери полуоткрытой стенной ниши, где валялись связки каких-то штырей. Кажется, электроды для сварки – если у электродов бывают на одном конце перья. Голубиные, сизые… или воробьиные. Словно у стрел или игрушечных дротиков.

Тоска заедала меня, и раннее утро за окном было мутным, гнусно-заплесневелым, будто Дед Мороз спрятал эту зиму в сундук на долгие годы, где зиму побила моль, истерзала, выгрызла целые клочья, а теперь зиму выдали нам на остаточное глумление… хотелось чаю, горячего чаю, но еще больше хотелось проснуться в смятых простынях, ощутить стылость уходящего кошмара – и улыбнуться вслед белыми губами, выдохнуть с облегчением, проталкивая слова поршнем сквозь заиндевевшее горло…

Я даже не сразу понял, что в дверь звонят.

Заливисто так, соловьиным посвистом.

Вскочив и уронив стул, я опрометью кинулся к дверям. Так мальчонка, запертый дома ушедшей на базар мамашей, бросается навстречу – эй, мамаша, зар-раза, ты куда меня заперла?! ты куда ушла, мамаша, на кого ты меня, сиротинушку…

– Кто там? – машинальный вопрос, вопрос-рефлекс, отработанный годами.

– Мы.

– Мы?! – переспрашиваю я, чувствуя себя персонажем из старого глупого анекдота про наркомана. – Какие-такие мы?

Ну не мог, не мог этот сиплый бас принадлежать моему замечательному кентавру! Режьте меня на части, заплетайте вокрут стерженьков, перья сизые вставляйте по самые гланды – никак не мог! Но звонок-то правильный?.. или нет? Как там Фол свистел? Тирьям-пам-па-папам… а может, папам-пам?

– Дядько Йор вже дома? – осведомляются снаружи на чудовищном «суржике».

– Не… нет его. Еще нет.

Если требуемый дядько Йор – псих Ерпалыч, он же Молитвин Иероним Павлович, он же беглый сотрудник НИИПриМа, то я сказал правду.

– А якщо пошукаты? – бас раздраженно скрежещет и добавляет после томительной паузы:

– Ты, хлопче, одчиныв бы, а? Мы ж тебя не знаем, неровен час, дверь вышибем и за вихры…

Чувствовалось, что это не пустая угроза.

– А ты… вы… собственно, с кем имею честь?! – задаю я сакраментальный вопрос, внутренне сжимаясь в страхе за судьбу своих вихров.

Уж больно многим их за последние дни потрепать хотелось.

– Матюгальники мы, – со всей наивозможной степенностью ответствует бас, доверху заполняя подъезд обертонами. – Валько-матюгальник со Второй Песочной. Нас дядько Йор на сегодня кликали, бомжа-счезня у Руденок гонять. Та ты одчиняешь чи глазки строишь, йолоп хренов?!

– Тут сейчас Фол вернется, – сообщаю я на всякий случай, чувствуя себя пацаном, стращающим ворога лютого призраком старшего брата. – Ты Фола знаешь? Он, между прочим, за хлебом поехал… одно колесо здесь, другое – там. Понял?

– За хлебом – то славно. Утомлюсь, тебя лупцуючи, а ось и хлебушек! Не казав, он черного привезет чи батончиков? Страсть люблю черный, с сальцем, с часнычком…

Я плюю на конспирацию и начинаю «одчинять».

* * *

Валько-матюгальник со Второй Песочной оказался тщедушным мужичонкой в ватнике. Ниже меня на полголовы. Такому не чужие вихры трепать, а законную супружницу умасливать, дабы трешку на пиво выдала. Впрочем, кроличий треух сидел на макушке Валька с достоинством боярской шапки («горлатная» – пришло на ум полузабытое словцо), а клочья ваты, обильно торчавшие из прорех, превращали телогрейку в подобие царской мантии.

Горностай вульгарис.

А если учесть, что Вальково «мы» звучало истинно по-королевски… «Мы, Валько XIV, Матюгальник всея Срани Дальней, Ближней и Средней, милостиво повелеваем – ржаного нам хлебушка, и побольше!..»